Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах - Виктор Елманов

Её всегда удивляли девчонки, спешившие замуж. Несомненно, случается, что счастливая судьба выпадает кому-то сразу и навсегда. Однако большинство женщин до преклонного возраста не перестают носиться по ателье и парикмахерским, надеясь с помощью службы быта обрести никак не дающийся им душевный покой. И они ведать не ведают, что вовсе не в том его ищут.

Рядом с Вадимом Вере стало совершенно ясно, что те, кто накануне старости полон суетливости и страстей и не осознаёт завершённости чувств, те не счастьем были обделены, нет, а терпением и верой. Поспешили ухватить кусок, чтобы быть внешне, как все, – при семье, при ребёнке. А внутри… Но ведь истинно твоё никто не схватит, не отнимет. Жди. А уж через что придётся пройти в этой надежде, одному богу известно. И не кори судьбу, не пеняй на несправедливость. Жди.

Вера поняла, что дождалась, тогда, в той комнатке, где вспыхнул неожиданный роман с Вадимом. Их близость изначально была не самоцелью, а следствием душевного тяготения и благодарности друг другу. Как ещё могут взрослые неустроенные люди выразить свою признательность за понимание и поддержку во всём? Вот и случилось то, что кажется противоестественным только ханжам.

Для них обоих эта связь превратилась в серьёзное открытие. Оказалось, что страсть, принимаемая в юности за любовь и усердно разжигаемая, способна становиться иной, не бунтующей, не агрессивной, а усмиряемой. И смысл существования мужчины и женщины друг подле друга по большому счёту состоит не в усилении её пламени, не в лелеянии его, а в погашении, умиротворении. Так строго и осмысленно хранят огонь в очаге, не давая ему сжечь весь дом, ведь то, что входит в понятие семейных отношений, гораздо шире телесного притяжения. Суть даже не в банальном физическом продолжении рода, не в воспитании детей, а в развитии души, упрятанной в земную оболочку. В болезненном, надрывном устремлении её вверх обрести вдруг верного понимающего попутчика это величайшее счастье! А в том, что на земле иного пути – не плотского – для вызревания незримой материи не придумано, не наша вина. Вот мы и не можем успокоиться, пока интуитивно не обретаем объятия, которые помогают нам установить беспрерывную связь с нашей духовной частью.

Впрочем, понимание этого пришло к Вере не сразу, а с наступлением истинной зрелости, уже после множества жизненных передряг, сопряжённых с развалом страны. Теперь ей и самой казалось чудовищным, что она когда-то мучительно выбирала между газетой, в которой отработала со студенчества до тридцати пяти, и появлением на свет младшей дочери. Знала бы та, что было противовесом её жизни! Конечно, теперь своим детским умом она приветствовала всё, что вершилось вокруг, и верила в незыблемость рождавшихся на глазах новых представлений о жизни. С великим трудом удавалось подправлять её взгляды, чтобы не дать им пустить глубокие корни. Но Вера Егоровна хорошо понимала, что главные домашние столкновения ещё впереди.

Она хорошо помнила себя давнюю, юную и убеждённую, что без её активного участия жизнь может остановиться, исказиться, рухнуть. Не многие так, как она, позволяли себе вмешиваться в судьбы простых людей и начальников, веря, что делают святое дело. Но незаметно убеждённость эта стала слабеть, и только с появлением Вадима Вера Егоровна сумела осознать, что не обстоятельства и факты стали иными, а в корне изменилась она сама. Открыто писавшая обо всём, что видела, думала и чувствовала, она ощутила однажды, что нет в ней больше накала, который гнал в командировки, а затем толкал к письменному столу. Усталость или мудрость поселились в душе? Хотелось больше быть дома, с родными, и выстраивать не всеобщее, а своё позднее семейное счастье. Разве зависит, разве должно оно зависеть от событий вокруг и от людей, правящих страной? Разве могут они приказать или запретить Вадиму замирать, заключив её в объятья, и безмолвно стоять посреди квартиры, поджидая, когда к их неделимому союзу наитием притянется дочка и замрёт в попытке обхватить руками их обоих?

Со временем Вере Егоровне стало казаться, что она всегда была именно такой – поглощённой заботами о хозяйстве, о муже, ребёнке, о здоровье и, в разумных пределах, о литературе. Многие, наверное, и принимали это как должное, и уважали её за это. Однако тот, кто знал когда-то не Веру, а Русю с её горячностью, устремлённостью в несбыточное, с её непреклонностью в достижении цели, тот до сих пор не мог поверить, что две этих женщины – одно и то же лицо. Впрочем, как же одно? Разве не только внешне, но и внутренне за долгие годы жизни на земле мы не изменяемся настолько, что даже престарелым родителям кажемся непонятными и чужими? Ох, как меняемся, и знать бы только, что – к лучшему!

Вера Егоровна давно не гнушалась приготовлением садовых разносолов и выпеканием пирожков, словом, всем тем, что прежде вызывало у неё недоумение и холодок снисходительности. Став редактором в издательстве, она почти все дни находилась дома, чередуя кулинарные заботы с правкой взятых с собой рукописей. И всё в теперешнем течении жизни устраивало её настолько, что изредка в сердце проникал знобящий ветерок, неизвестно с какой стороны дующий. Она старалась не останавливать на нём своё внимание, и всё-таки иногда, в какие-то особо счастливые спокойные минуты, он вдруг пронизывал её насквозь и швырял оборвавшееся сердце вниз, в жуткую пропасть. Врач, не находивший в её раннем климаксе ничего беспокоящего, советовал всё-таки больше бывать на свежем воздухе. И Вера Егоровна вняла этим наставлениям и, прихватив с собой Лидочку, выходила вечерами во двор.

Однажды, гуляя в своём квартале и наперегонки скользя по тонкому льду на лужах, они увидели Вадима Семёновича, и не одного. Девушка в белой вязаной шапочке с загнутым, как у Буратино, кончиком, медленно шла подле и не спускала с него глаз, рискуя поскользнуться. Вскоре так и случилось, и Вадим Семёнович торопливо и нескладно подхватил попутчицу под локоть.

Вера Егоровна невольно подумала, как хорошо смотрится рядом со зрелым мужчиной юное существо, совсем не так, как она сама возле Вадима. И не потому даже, что она на два года старше и что вообще женщина увядает рано и мгновенно. Просто умные мужчины с возрастом становятся всё привлекательней, и неглупые девушки не могут не обратить на них внимания.

В тот миг, когда мать и дочь оказались лицом к лицу с Вадимом Семёновичем и его спутницей, в памяти у Веры Егоровны вдруг ярко-ярко всплыла Руся, идущая навстречу кумиру своей молодости. Это было так неожиданно и так сильно, что ноги отказались идти.

– Ве-ера-а, – услышала она смятенный голос мужа, который тут же поспешил представить свою собеседницу. – А это Оленька, тот самый руководитель того самого объединения, о котором я тебе рассказывал.

– Здравствуйте, – нежно сказала Оленька и протянула Вере Егоровне свою тонкую ладошку, предусмотрительно вынутую из варежки. – Очень рада познакомиться.

Вера Егоровна кивнула и ненадолго задержала застывшие пальцы девушки в своих. Её вновь поразил голос, высокий и напевный, вызывавший желание слышать и слышать его бесконечно.

– А мы вот троллейбус поджидаем, – пояснил Вадим Семёнович. – Оленька живёт в десятом микрорайоне.

– И мы с вами подождём, да, мамочка? – сказала Лида и переметнулась от материнского рукава к отцовскому. – Прокати меня, пожалуйста, а?

– Ли-да, – сказал Вадим Семёнович сдержанно и показал глазами на девушку, – как же я оставлю человека?

Лида набычилась и исподлобья глянула на смущённую соперницу. Тогда Вадим Семёнович рассмеялся и дважды протянул дочку по ближайшей застывшей луже. А потом придержал за руку и решившуюся проехать улыбчивую Оленьку.

Когда ту увёз, наконец, троллейбус, вся семья, не торопясь и глубоко вдыхая прохладный воздух, дошла до дома. Потом долго пили в кухне чай и смеялись над чем-то обычным, показавшимся вдруг очень смешным.

Вадим Семёнович после прогулки уснул быстро, положив свою руку под голову жене и послушно оставив ласки, на которые она не отозвалась. Дыхание его было спокойным и чистым, как у младенца, и Вера Егоровна долго не смела шевельнуться, боясь потревожить его отдых. Сон не шёл и не шёл, и она, мысленно путешествуя в минувшем, вдруг набрела на давно забытый, а теперь живо представший островок.

Она – вернее, Руся – приехала тогда по зиме в Москву, не догадываясь, что встреча с ним вскоре случится сама собой. В сумочке был чудом раздобытый его домашний адрес и тетрадь с вопросами для курсовой работы. Такое объяснение визита перед женой было вполне безобидным, однако страх не покидал Русю всю дорогу.

Выходило, что зря, потому что за нужной дверью никого не оказалось. Два часа она простояла на седьмом этаже блочного дома, прислушиваясь к шагам внизу, и когда уже перестала надеяться, лифт, наконец, остановился и выпустил раскрасневшуюся женщину с двумя девчушками. Каждая из них сжимала синей варежкой по рыжему апельсину.